Север Гансовский - Надежда [Рассказы и повести]

С этого дня события следовали одно за другим с невероятной быстротой. Кларенс досиживал свое время в газете и ехал в профсоюз. Отсюда они вдвоем или втроем отправлялись к грузчикам в трущобные районы города. Появиться в порту пока еще было опасно, шайка могла заметить новых людей.

Количество адресов у них всё возрастало, так как присоединившиеся к движению грузчики называли новые имена.

В длинных вечерних беседах перед Кларенсом вставала новая Америка — «Америка ниже, чем 2000 в год»,[6] Он поразился тому, как многочисленна она была.

Особенно запомнилась репортеру одна из таких встреч на окраине города.

Условившись с хозяином комнаты — высоким сутулым грузчиком, с очками на длинном обветренном лице, что он тоже выступит на суде, когда «заварится каша», Кларенс и Грегори остались просто поговорить о жизни.

Они сидели вдвоем на старой железной кровати. Грузчик, фамилия которого была Кейн, устроился напротив них на толстом полене. Он рассказывал:

— Раньше я работал шофером, а теперь уже не могу, Глаза стали слабые. Вот я и попал в порт к Дзаватини. Заработки у нас не больше ста восьмидесяти в месяц. За квартиру, — он окинул взглядом сырую, с низким нависшим потолком комнату, — платим тридцать пять. На еду на всех четверых уходит пятьдесят. Это если ничего себе не позволять. Проезд на работу — туда и обратно — мне стоит четыре восемьдесят. А всё остальное банда забирает. Так что, если надо что-нибудь купить из одежды или на доктора деньги потратить, мы сразу начинаем голодать.

Двое его детей — мальчик лет десяти и девочка — двенадцати — стояли тут же, у стенки, во все глаза глядя на репортера и Грегори. У детей были испитые, старческие лица.

— А когда шофером работали, — спросил Кларенс, — всё-таки значительно лучше было?

Грузчик махнул рукой.

— Вот мы все американцы, а дети даже не знают, что такое телефон или ванная комната. Мы никогда не ходим в кино. И раньше не ходили, а теперь тем более. Никогда не слушаем радио и не читаем газет. То, что люди изобретают и придумывают хорошего, — всё не для нас.

Кларенс поманил к себе девочку. Та несмело подошла к нему.

— Ходишь в школу?

Девочка молчала. У нее был отсутствующий, пустой взгляд.

— Она не слышит, — пояснила жена грузчика, стоявшая тут же, в углу комнаты. — У нее дифтерит был, и с тех пор она не слышит.

— Но ведь так же она совсем глухой может остаться, — испуганно сказал репортер. — Надо лечить.

— Надо, — равнодушно согласилась женщина. — Только у нас денег нет. — Затем так же равнодушно она пояснила. — Она меня уже по губам понимает. А отца еще нет. Но потом привыкнет. Девочка слабо улыбнулась. Она догадалась, что речь идет о ней.

Самым тяжелым для Кларенса было во всем этом то, что Кейн и его жена не возмущались и даже не жаловались. Они просто рассказывали, как идут дела: вот такова жизнь, и ничего не поделаешь.

— Послушайте, — сказал он с надеждой. — А если вам уехать? Всё-таки здесь жизнь очень дорогая. На фермах, по-моему, легче.

Кейн пожал плечами.

— У меня жена переписывается с братом. Он в Арканзасе живет. Издольщик. Она ему написала, что хочет приехать, и вот что он ответил.

Кейн поднялся со своего полена, выдвинул ящик покрытого клеенкой стола и, пошарив, достал оттуда аккуратно сложенный листок.

— Я вам сейчас почитаю.

Некоторое время он шевелил губами, разбирая неровные строчки.

— Вот здесь.

Он начал читать:

«А насчет того, что ты хочешь приехать, я тебе расскажу про наши дела, и ты всё поймешь. Я всё лето работал на тракторе и получил 285 долларов. Хлопка мы на своем участке вырастили 14 кип. Из них 6 досталось нам. Остальное отдали за аренду. Свою долю мы продали за 81 доллар. Минни тоже работала, и обоих ребят я посылал к мистеру Уистону ходить за коровами. Так что все вместе мы за год заработали около 500 долларов. Питаемся мы только бобами и солониной. В ней одни волокна, а жира совсем нет. Одежда у нас износилась, а новой купить не на что. Тут многие осенью посылают детей в город просить милостыню, и мне тоже так придется сделать. Издольщики говорят, что за нас кто-нибудь должен очень крепко взяться, иначе мы все пропадем. Если будешь мне еще писать, посылай в конверте марок. Иначе мне не ответить.

Твой Джордж Донан».

Кейн аккуратно сложил письмо.

— Мы сами должны за себя взяться, — прервал молчанье Грегори. — Тут всё дело в том, что никто другой не возьмется.

Когда они попрощались с грузчиком, Кларенс почувствовал, что ему стыдно оттого, что он зарабатывает 400 долларов в месяц.

— Ничего, — сказал Грегори, с которым он поделился этой мыслью, — это не вам должно быть стыдно, а тем. — Он мотнул головой, показывая куда-то вверх.

К концу недели репортер приходил в профсоюз, как к себе домой.

Однажды Грегори, который знал, что Кларенс работает в газете, попросил его составить для профсоюзного листка статью о рейдах, предпринятых хозяйским профсоюзом с целью перетащить людей от швейников.[7]

Он постарался написать как можно лучше и покраснел от радости, когда Грегори, прочтя статью, сказал с очевидным удовольствием:

— Вот это толково написано! Мне так, пожалуй, никогда не сделать.

Однажды, улучив момент, когда они были вдвоем с Грегори, репортер осторожно спросил:

— А что, это правду говорят, что ваш профсоюз «красный»?

Грегори подумал. Затем он неохотно сказал:

— А кто его знает! Если среди наших и есть настоящие «красные» с партийным билетом, они об этом при нынешнем положении дел не кричат. Какая, в конце концов, разница? Лишь бы профсоюз по-настоящему боролся за интересы своих членов.

Кларенс вполне согласился с этим. Его только удивило, с какой скоростью он сам перекочевал из лагеря Докси и Бирна в противоположный.

Когда список тех, кто решил поддержать обвинение, достиг уже сотни имен, в комитете профсоюза состоялось совещание. Присутствовали члены комитета, адвокат Сентнер, Кларенс и несколько грузчиков.

Хастон коротко познакомил всех с тем, что было сделано. В порту положение накалялось с каждым днем. Тем из рабочих, кто знал о том, что готовит профсоюз швейников, сдерживаться было всё труднее. Вдень ближайшей выдачи зарплаты могло вспыхнуть стихийное возмущение. Осмелели, глядя на других, и те грузчики, которые еще не были охвачены организацией. Боер со своими подручными чувствовали — что-то готовится. Бандиты стали грубее и старались вызвать рабочих на скандал.

Слушая его, Кларенс вспоминал свою первую поездку в порт и разговор с грузчиками в доках. Тогда казалось, что этим людям, вялым, запуганным, усталым ничем нельзя помочь.

Стоя по привычке у стола и глядя в свои записи, Хастон сказал:

— Медлить нам больше нельзя. Я предлагаю в день выдачи получки вывести всех грузчиков к воротам порта. Каждый из тех, с кем уже говорили, должен взять своих товарищей. Когда люди увидят, как их много, они перестанут бояться бандитов. И в тот же день мы обратимся в суд и начнем процесс.

Дата выступления вызвала споры. Грегори предложил вторник, когда бандиты обычно проводили сбор денег.

— Люди придут с деньгами и вернутся домой с ними же. Это произведет на них больше впечатления.

После обсуждения собрание решило остановиться на понедельнике.

— Самое главное — сохранить всё в тайне, — предупредил Хастон.

Когда все расходились, адвокат Сентнер обратился к репортеру:

— Пожалуй, уже пора достать подлинные показания Бенсона. Если ваш главный редактор их отдаст, будет очень неплохо. Можно и без этого обойтись, но надо попробовать.

На другой день Кларенс решил, что он отправится к Бирну к концу смены. Это решение совпало с одним обстоятельством, которое усилило уверенность репортера в том, что он должен немедленно расстаться с «Независимой».

Накануне вечером Докси дал ему груду материала для обработки. Просматривая ее, Кларенс наткнулся на статью, подписанную доктором Фрэнком Эристом, занимающим кафедру экономики в местном университете.

Автор обрушился на руководство профсоюза швейников. Хастон, Грегори и еще несколько лиц, теперь хорошо знакомых Кларенсу, назывались в этой статье «агентами Москвы, утопающими в роскоши за счет ограбленных ими рабочих швейных предприятий».

В другое время Кларенс сократил бы те места, которые показались ему растянутыми, расширил то, что, по его мнению, требовало этого, и отнес бы материал наверх к начальнику отдела.

Теперь статья возмутила его.

Собрав разрозненные листки, он вошел к Докси и, положив статью на стол начальника отдела, заявил, что не может работать с этим материалом.

Докси мельком взглянул на листки и поднял на Кларенса рассеянный взгляд.

— В чем дело? Плохо написано?